Эти строки принадлежат Анатолию Степановичу Дятлов.
Человеку , который во время Чернобыльской аварии 26 апреля 1986 г. получил
дозу облучения как минимум 550 бэр и по приговору Верховного Суда СССР признан
одним из виновников аварии (осужден на 10 лет лишения свободы). Человеку
который был Там и видел Всё. Перед лицом смерти бессмысленно врать,
именно поэтому его воспоминания особенно ценны.
Отрывки из книги Анатолия Степановича Дятлова - "Чернобыль. Как это было"
...
26 апреля 1986 г. в один час двадцать три минуты сорок секунд начальник смены блока №4 ЧАЭС Александр Акимов приказал заглушить реактор по окончании работ, проводимых перед остановом энергоблока на запланированный ремонт. Команда отдана в спокойной рабочей обстановке, система централизованного контроля не фиксирует ни одного аварийного или предупредительного сигнала об отклонении параметров реактора или обслуживающих систем. Оператор реактора Леонид Топтунов снял с кнопки А3 (аварийной защиты) колпачок, предохраняющий от случайного ошибочного нажатия, и нажал кнопку.
По этому сигналу 187 стержней СУЗ реактора начали движение
вниз, в активную зону. На мнемотабло загорелись лампочки подсветки, и пришли в
движение стрелки указателей положения стержней. Александр Акимов, стоя
вполоборота к пульту управления реактором, наблюдал это, увидел также, что
«зайчики» индикаторов разбаланса автоматического регулятора «метнулись влево»
(его выражение), как это и должно быть, что означало снижение мощности
реактора, повернулся к панели безопасности, за которой наблюдал по проводимому
эксперименту.
Но дальше произошло то, чего не могла
предсказать и самая безудержная фантазия. После небольшого снижения мощность
реактора вдруг стала увеличиваться со все возрастающей скоростью, появились
аварийные сигналы. Л. Топтунов крикнул об аварийном увеличении мощности. Но
сделать что-либо было не в его силах. Все, что он мог, сделал - удерживал
кнопку A3, стержни СУЗ шли в активную зону. Никаких других средств в его
распоряжении нет. Да и у всех других тоже. А. Акимов резко крикнул: «Глуши
реактор!». Подскочил к пульту и обесточил электромагнитные муфты приводов
стержней СУЗ. Действие верное, но бесполезное. Ведь логика СУЗ, то есть все ее
элементы логических схем, сработала правильно, стержни шли в зону. Теперь ясно
- после нажатия кнопки A3 верных действий не было, средств спасения не было.
Другая логика отказала!
С коротким
промежутком последовало два мощных взрыва. Стержни A3 прекратили движение, не
пройдя и половины пути. Идти им было больше
некуда.
В один час двадцать три минуты сорок
семь секунд реактор разрушился в результате теплового взрыва, вызванного
разгоном мощности на мгновенных нейтронах. Это крах, предельная катастрофа,
которая может быть на энергетическом реакторе. Ее не осмысливали, к ней не
готовились, никаких технических мероприятий по локализации на блоке и станции
не предусмотрено ....
...
Чернобыльская АЭС расположена вблизи от р. Днепр на р. Припять. В 1986 г. —
это крупный энергетический узел мощностью 4 млн. кВт. Первый энергоблок
запущен 26 сентября 1977г., последующие - в декабре 1978, 1981 и 1983 гг.
соответственно. До 1986 г. на Чернобыльской АЭС была одна серьезная авария -
разрыв технологического канала на первом блоке в 1982 г. Она привела к
длительному ремонту и значительному облучению ремонтного персонала. В пределах
нормы для работающих на станции. Был один случай загрязнения территории
станции, нескольких десятков квадратных метров, дезактивирующим раствором
после промывки первого контура из-за небольшой течи трубопровода.
Поверхностный слой грунта сняли, захоронили. В целом на Чернобыльской станции
инцидентов происходило меньше среднего количества по атомным станциям страны.
Выработка электроэнергии в последнее перед аварией время составляла около 28
млрд. кВт-ч в год, что лишь немного уступало Ленинградской АЭС. Но там был уже
устоявшийся коллектив. У нас же постоянно шла передвижка персонала и приток
новых людей. И в 1985-86 гг. часть опытных оперативных работников была
передана на сооружаемый пятый блок.
Надо сказать, на Чернобыльской станции технические
руководители среднего звена назначались из станционных работников, не со
стороны. Все начальники смены блока, да и начальники смены цехов, отработали
только на Чернобыльской станции не менее пяти лет. Это не какие-то сидячие
начальники, а люди, непосредственно реализующие и контролирующие
технологический процесс. После аварии весь оперативный персонал прошел
переэкзаменовку, сами понимаете, с пристрастием и признан годным к работе.
Сошлюсь здесь на доклад комиссии Госпроматомэнергонадзора от 4 января 1991 г.:
«В трудах психологической отраслевой научно-исследовательской лаборатории
«Прогноз» Минатомэнергопрома СССР (были исследования и других - А.Д.) получены
результаты анализа личностных и социально-психологических характеристик
персонала ЧАЭС до и после аварии, которые показали, что личностные данные
оперативного персонала ЧАЭС не имели таких отличий от данных персонала других
станций, которые могли бы быть прямой причиной аварии. И в целом коллектив
ЧАЭС в 1986г. характеризуется как достаточно ординарный, зрелый,
сформировавшийся, состоящий из квалифицированных специалистов - на уровне,
признанном в стране удовлетворительным. Коллектив был не лучше, но и не хуже
других АЭС».
И почему это обычные нормальные
операторы вдруг допускают «крайне маловероятное сочетание нарушения порядка и
режима эксплуатации»? Может сочетание в смене 26 апреля было каким-то особо
выдающимся? Нет, обычная смена. Да и не слишком ли много «маловероятного»?
Оно, конечно, было, и я об этом далее скажу
26 апреля 1986 г. Злополучный день. Жизнь многих людей он
разделил на до и после. Что уже говорить о моей жизни - глубокой пропастью
разделилась на две вовсе несхожие части.
Был
практически здоровым и последние годы только по три-четыре дня провел на
больничном листе - стал инвалидом. Был благонадежным законопослушным человеком
- стал преступником. И, наконец, был свободным гражданином — стал гражданином
осужденным.
Не раз встречал в печати и по Чернобыльской АЭС, что из-за досрочной сдачи — низкое качество строительства и монтажа. Не знаю. Я приехал на станцию в сентябре 1973 г. На здании столовой - лозунг о пуске первого блока в 1975 г. Прошел срок — пятерку переписали на шестерку. Фактически первый энергоблок ЧАЭС был запущен 26 сентября 1977 г. Второй блок - в декабре 1978 г., но, надо полагать, срок его был сдвинут из-за задержки пуска первого. Также и два последующие блока. О досрочной сдаче говорить не приходится. Здесь вполне уместно сказать. Монтаж на ЧАЭС по советским критериям выполнен хорошо. Несмотря на большое количество сварных соединений на трубопроводах первого контура, припоминаю только один треснувший шов на серьезном трубопроводе. И то надо, видимо, отнести на жесткость конструкции и поэтому неудовлетворительную компенсацию при температурных расширениях. К аварии 26 апреля монтаж и монтажники отношения не имеют.
Больше всего неприятностей во время строительства доставляли Технические решения об изменениях проектных условий. Принимались они по разным причинам. После начала строительства Ленинградской АЭС с реакторами РБМК было принято постановление Правительства о строительстве таких же электростанций - Курской и Чернобыльской. Не дожидаясь пуска и опытной эксплуатации реакторов РБМК, их запустили в серию. Реактор РБМК нельзя назвать оборудованием, скорее сооружением. Основные металлоконструкции транспортировать по дорогам невозможно, они собираются и свариваются непосредственно на площадке станции из деталей заводского изготовления. Для крупных изделий десять и более комплектов — уже серия, а мелкие изделия как для самого реактора, так и вспомогательные, попали в разряд нестандартного оборудования. А это опоры и подвески для трубных коммуникаций самого реактора и оборудование транспортной технологии, предназначенное для перемещения по зданию топлива и радиоактивных изделий, сборки топливных кассет, загрузки и выгрузки из реактора и т.д. Все оборудование должно быть выполнено на хорошем техническом уровне. Для обращения с отработанным топливом, крайне радиоактивным, теперь объяснять это не нужно.
Свежее топливо лишь слабо радиоактивно, особой опасности не представляет, но также требует осторожного аккуратного обращения во избежание даже малейших повреждений, которые в первое время эксплуатации могут никак себя не проявить, но в дальнейшем скажут о себе и громко.
Ленинградская АЭС, подведомственная Министерству среднего машиностроения, проектировалась его организациями, под его заводы, оснащенные современным оборудованием. Курская и Чернобыльская станции принадлежали Министерству энергетики и электрификации. В правительственном Постановлении было указано, что нестандартное оборудование для четырех блоков первых очередей этих станций будет изготовлено теми же заводами, что и для Ленинградской. Но для Минсредмаша правительственное Постановление не указ даже и в то время, когда еще немного слушались правительства. Говорят, у вас есть свои заводы, вот и делайте, чертежи дадим. Был я на некоторых заводах вспомогательного оборудования Минэнерго — оснащение на уровне плохоньких мастерских. Поручать им изготовление оборудования для реакторного цеха все равно, что плотника заставлять делать работу столяра. Так и мучились с изготовлением на каждый блок. Что-то удавалось сделать, чего-то так и не было. Характерно, вот уж поистине застой, Минэнерго за несколько лет так ни одного своего завода и не модернизировало, чтобы был способен изготавливать не столь уж сложное оборудование
...
Пусть не покажется странным,
если я скажу, что работа заместителя главного инженера по эксплуатации да и
предыдущая - начальник цеха -связана с немалыми затратами и физических
сил.
Оборудование на атомных станциях размещается в
помещениях -взглядом не окинешь, надо ходить. Помню, после пуска первого блока
решил ежедневно осматривать все оборудование. Оказалось, сделать это никак за
полдня невозможно. Больше на осмотр времени тратить никак нельзя - работа с
людьми, документами, да и полдня — много. Прекраснодушное намерение вынужденно
оставил, пришлось составить график обхода. Все равно доставалось много ходить
— где-то течь объявилась, насос завибрировал, что-то в ремонт выводят, пройти
по рабочим местам - переговорить с
персоналом...
Нравилась работа, вполне меня
устраивала. На пусках и остановках блоков всегда был от начала и до конца -
сутки и более. И даже это приносило удовлетворение, когда работа выполнена.
Здоровье позволяло отработать непрерывно и тридцать часов. Я же не оператор —
ему нельзя.
Без ложной скромности могу сказать —
дело знал. Реактор и системы, его обслуживающие, знал досконально, не раз
пролез по всем местам. Другие - похуже, но тоже достаточно. Помогали в
освоении еще в институте усвоенные общетехнические дисциплины: математика,
физика, механика, термодинамика, электротехника. На этой основе можно изучать
большинство механизмов и процессов, встречающихся на станции. Хорошо знал
практически все инструкции, схемы. Конечно, не схемы отдельных приборов - на
это человеческой жизни не хватит. Порядок составления инструкций и схем был
таким: подрядные организации и, частично, сами цеховые работники составляли
черновой вариант и приносили мне. После просмотра и замечаний давал добро
печатать, а если замечаний было много, то и на повторный просмотр просил.
Затем уже чтение в чистовом варианте. Уже в силу этого столько будешь знать...
Здесь, понятно, возникает вопрос - о каком знании ты говоришь, когда реактор
не отвечал основам ядерной безопасности? Об этом разговор ниже. А пока
спокойно ходил на работу, уверенный в надежности оборудования. Здесь надо
остановиться на двух моментах.
Г. Медведев в
«Чернобыльской тетради» пишет, что они, опытные эксплуатационники (согласимся
пока с его самоназванием), всегда ощущали, какая острая грань их отделяет от
аварии. Не могу себе представить, как можно каждый день со страхом ходить на
работу. Это мазохизм какой-то в технической сфере. Невозможно нормальному
человеку быть в страхе по несколько часов ежедневно. Нормальная психика такого
испытания не выдержит. Не нервы надо иметь -
веревки.
И второй - о надежности реактора. Что
вот-де, персонал, считая реактор надежным, обращался с ним неподобающим
образом, как хотели, как со шкафом и т.д. Да, конечно, мы его считали
надежным, считали A3 (аварийную защиту) надежной. Кто бы иначе стал работать?
Но что реактор РБМК - аппарат сложный, трудный в управлении, требующий
максимальной сосредоточенности и внимания, ясно было любому молодому СИУР, уже
не говоря о других инженерно-технических работниках. На реакторе РБМК есть еще
много ситуаций, о которых оператор узнает при обучении, ведущих к достаточно
тяжелым авариям. Понятно, они не идут в сравнение с 26 апреля, это и вообще не
авария, а катастрофа. Ни у одного оператора и мыслей нет о вольном обращении с
реактором. Для людей, обычных жителей Земли, авария -это то, что произошло 26
апреля. Для оператора авария — это просто остановка реактора без каких-либо
повреждений реактора или даже системы какой. Если же будет повреждение по вине
оператора (уточняю - такое повреждение, о каком людям знать и незачем, и
неинтересно), то это надолго перечеркнет мысли о карьере.
Многие спрашивают: было ли у меня какое-то предчувствие беды? Нет, никакого. Да если говорить откровенно, не очень-то и верю в предчувствия. Приводимые в печати разные случаи, вроде бы и несомненные, не убеждают. Надо еще знать тех людей. Если человек делал всегда так, если он не подвержен в действиях колебаниям и сомнениям и если вдруг отступил от правила, что его и спасло, тогда имеет смысл подумать. А если в нем сидит огромный червь сомнения, и он десятки раз передумывает и вот куда-то не пошел или не поехал, стоит ли об этом говорить.
Нет, все в ту ночь делал как всегда.
Пришел в кабинет, позвонил на блок выяснить обстановку. Перекурил, переоделся
и зашел, как всегда, вначале на щит третьего блока узнать как дела. И лишь
после этого пошел на четвертый блок.
Четвертый
энергоблок по согласованию с энергосистемой 25 апреля должен был остановиться
на профилактический ремонт. К середине дня мощность реактора снизили до
пятидесяти процентов и остановили один из двух ТГ (турбогенераторов). Далее
диспетчер энергосистемы запретил снижение до прохождения вечернего максимума
потребления электроэнергии и останов разрешил в 23 часа 25 апреля. Ничего
заслуживающего внимания в это время не происходило. Велись обычно намечаемые
на останов проверки и испытания по типовым
программам.
Пожалуй, только один факт можно
отметить из этого дня. После снижения мощности реактора началось его
отравление продуктом деления топлива - ксеноном и, соответственно, уменьшение
ОЗР. Есть и другие эффекты, влияющие на реактивность, однако, обычно
отравление преобладает. Минимальный запас реактивности, зафиксированный
блочной ЭВМ, составил 13,2 стержня, что меньше допускаемых Регламентом 15
стержней. Вместе с тем отмечено, что при этом из-за сбоя в вычислении машина
не учла реактивность, компенсируемую 12 стержнями АР, расположенными в
промежуточных положениях по высоте активной зоны. Так что недостающие 1,8
стержня они перекрывали. Затем реактор стал разотравляться и в 23 часа 25
апреля запас реактивности составлял 26 стержней. При этом мощность реактора 50
%, в работе один ТГ № 8, все параметры в норме.
Для
создания целостной воспринимаемой картины произошедшего на блоке опишу события
и разговоры без объяснения физических процессов и мотивов действий персонала.
Опишу без утаивания и прибавлений в последовательности, многократно выверенной
по записям системы контроля и в оперативных журналах группой работников
Научно-технического центра Госпроматомэнергонадзора СССР для доклада комиссии
этой организации «О причинах и обстоятельствах аварии на 4-м блоке
Чернобыльской АЭС 26 апреля 1986 года» от 01.01.91 г. Эти данные не расходятся
с ранее приводимыми в технических отчетах, они только наиболее подробные.
Полный хронологический перечень событий приведен в Приложении 2, здесь же —
только основные.
В 23 часа 10 минут 25 апреля после
разрешения диспетчера энергосистемы начато дальнейшее снижение мощности
реактора и, соответственно, энергетической нагрузки на работающем
ТГ.
В 24 часа 25 апреля при передаче смены
состояние следующее: мощность реактора - 750 МВт тепловых, ОЗР - 24 стержня,
все параметры -согласно Регламенту.
Перед передачей
смены поговорил с начальником смены блока Ю. Трегубом и заступающим на смену
А. Акимовым. Осталось только замерить вибрацию турбины на холостом ходу (без
нагрузки на генераторе) и провести эксперимент по «Программе выбега ТГ».
Никаких вопросов не возникало. Измерение вибрации осуществляется при каждой
остановке на ремонт, здесь все ясно. И по подготовке к последнему эксперименту
у А. Акимова нет вопросов, он еще 25 апреля
смотрел.
После этого я ушел с БЩУ-4 для осмотра
перед остановом интересующих меня мест. Так всегда делал. Во-первых, дефекты
«охотнее» проявляют себя при смене режима, во-вторых, при снижении мощности
можно более внимательно осмотреть помещения с повышенной радиационной
опасностью. Нет, конечно, я не боялся работать в зоне с радиационными
излучениями, но и без нужды лишнюю дозу получать не стремился. Да и нельзя
годовую дозу набрать до конца года - отстранят от работы в
зоне.
Вернулся на щит управления в 00 часов 35
минут. Время установил после по диаграмме записи мощности реактора. От двери
увидел склонившихся над пультом управления реактором, кроме оператора Л.
Топтунова, начальника смены блока А. Акимова и стажеров В. Проскурякова и А.
Кудрявцева. Не помню, может и еще кого. Подошел, посмотрел на приборы.
Мощность реактора - 50...70 МВт. Акимов сказал, что при переходе с ЛАР на
регулятор с боковыми ионизационными камерами (АР) произошел провал мощности до
30 МВт. Сейчас поднимают мощность. Меня это нисколько не взволновало и не
насторожило. Отнюдь не из ряда вон выходящее явление. Разрешил подъем дальше и
отошел от пульта.
С Г.П. Метленко обговорили
подготовку по «Программе выбега ТГ» и пометили в его экземпляре программы
выполнение работы. Подошел А. Акимов и предложил не поднимать мощность до 700
МВт, как записано в «Программе выбега ТГ», а ограничиться 200 МВт. Я
согласился с ним. Заместитель начальника турбинного цеха Р. Давлетбаев сказал,
что падает Давление первого контура и, возможно, придется остановить турбину.
Я ему сказал, что мощность уже поднимается и давление должно
застабилизироваться. Еще Давлетбаев передал просьбу представителя Харьковского
турбинного завода А.Ф. Кабанова замерить вибрацию турбины на свободном выбеге,
т.е. при снижении оборотов турбины без нагрузки на генераторе. Но это
затягивало работу, и я отказал ему, сказав: «При эксперименте мы реактор
глушим, попробуй подхватить обороты (примерно от 2 000 об./мин), пару еще
должно хватить».
В 00 часов 43 минуты заблокирован
сигнал A3 реактора по останову двух ТГ. Несколько ранее переведена уставка A3
на останов турбины по снижению давления в барабан-сепараторах (в первом
контуре) с 55 атмосфер на 50.
В 01 час 03 и 07
минут запущены седьмой и восьмой ГЦН согласно
Программе.
А. Акимов доложил о готовности к
проведению последнего эксперимента.
Собрал
участников для инструктажа кто за чем смотрит и по действиям в случае
неполадок, кроме оператора реактора - ему отлучаться при таком режиме не
следует. Все разошлись по назначенным местам. Кроме вахтенных операторов в это
время на щите управления были задействованы в эксперименте работники
электроцеха (Сурядный, Лысюк, Орленко), пуско-наладочного предприятия
(Паламарчук), заместитель начальника турбинного цеха Давлетбаев, из предыдущей
смены Ю. Трегуб и С. Газин, оставшиеся посмотреть, начальник смены реакторного
цеха В. Перевозченко и стажеры Проскуряков,
Кудрявцев.
Режим блока: мощность реактора - 200
МВт, от ТГ № 8 запитаны питательные насосы и четыре из восьми ГЦН. Все
остальные механизмы по электричеству запитаны от резерва. Все параметры в
норме. Система контроля объективно зарегистрировала отсутствие
предупредительных сигналов по реактору и
системам.
Для регистрации некоторых электрических
параметров в помещении вне БЩУ был установлен шлейфовый осциллограф, включался
он по команде в телефон - «Осциллограф-пуск». На инструктаже было установлено,
что по этой команде одновременно: закрывается пар на турбину;
нажимается
кнопка МПА — нештатная кнопка для включения блока выбега в системе возбуждения
генератора; нажимается кнопка АЗ-5 для глушения
реактора.
Команду Топтунову дает
Акимов.
...В 01 час 23 минуты 04 секунды системой
контроля зарегистрировано закрытие стопорных клапанов, подающих пар на
турбину. Начался эксперимент по выбегу ТГ. Со снижением оборотов генератора
после прекращения подачи пара на турбину снижается частота электрического
тока, обороты и расход циркуляционных насосов, запитанных от выбегающего
генератора. Расход другой четверки насосов немного возрастает, но общий расход
теплоносителя за 40 секунд снижается на 10... 15 %. При этом вносится в
реактор положительная реактивность, АР стабильно удерживает мощность реактора,
компенсируя эту реактивность. До 01 часа 23 минут 40 секунд не отмечается
изменений параметров на блоке. Выбег проходит спокойно. На БЩУ тихо, никаких
разговоров.
Услыхав какой-то разговор, я обернулся
и увидел, что оператор реактора Л. Топтунов разговаривает с А. Акимовым. Я
находился от них метрах в десяти и что сказал Топтунов не слышал. Саша Акимов
приказал глушить реактор и показал пальцем - дави кнопку. Сам снова обернулся
к панели безопасности, за которой наблюдал.
В их
поведении не было ничего тревожного, спокойный разговор, спокойная команда.
Это подтверждают Г.П. Метленко и только что вошедший на блочный щит мастер
электроцеха А. Кухарь.
Почему Акимов задержался с
командой на глушение реактора, теперь не выяснишь. В первые дни после аварии
мы еще общались, пока не разбросали по отдельным палатам, и можно было
спросить, но я тогда, а тем более сейчас, не придавал этому никакого значения
— взрыв бы произошел на 36 секунд ранее, только и
разницы.
В 01 ч 23 мин 40 с зарегистрировано
нажатие кнопки A3 реактора для глушения реактора по окончании работы. Эта
кнопка используется как в аварийных ситуациях, так и в нормальных. Стержни СУЗ
в количестве 187 штук пошли в активную зону и по всем канонам должны были
прервать цепную реакцию.
Но в 01 ч 23 мин 43 с
зарегистрировано появление аварийных сигналов по превышению мощности и по
уменьшению периода разгона реактора (большая скорость увеличения мощности). По
этим сигналам стержни A3 должны идти в активную зону, но они и без того идут
от нажатия кнопки АЗ-5. Появляются другие аварийные признаки и сигналы: рост
мощности, рост давления в первом контуре...
В 01
час 23 минуты 47 секунд - взрыв, сотрясший все здание, и через 1-2 с, по моему
субъективному ощущению, еще более мощный взрыв.
Стержни A3 остановились, не пройдя и половины пути.
Все.
В такой вот деловой будничной обстановке
реактор РБМК-1000 четвертого блока ЧАЭС был взорван кнопкой аварийной защиты
(!?!?). Далее я попытаюсь показать, что для взрыва того реактора и не надо
было никаких особых условий. Если мне не удастся это, то только из-за неумения
доходчиво изложить. Других причин нет, теперь все произошедшее
ясно.
После изложения событий на четвертом блоке 26
апреля 1986 г. так, как это воспринималось очевидцами, нужно дать пояснения:
что происходило с реактором и его системами, почему персонал действовал так, а
не иначе, что он нарушал и зачем. Ведь согласно официально объявленной версии
именно персонал является виновником. Реактор, если и не был красивым, то уж
хорошим-то был наверное. Только при невероятном сочетании нарушений порядка и
правил эксплуатации реактора он взорвался. Целый коллектив авторов, человек
двадцать со всевозможными учеными степенями, в журнале «Атомная энергия»
утверждает, что оперативный персонал допустил непредсказуемые нарушения. Много
чего наши ученые (чему ученые?) наговорили на персонал, вот только от
персонала никому слова не было дано. И до сих пор, через пять лет после
катастрофы, ни один центральный печатный орган - ни газета, ни журнал - не
напечатали ничего из написанного мной. Писал только в ответ на очередные
измышления и клевету. Указывал, где проверить написанное, понимая, что зэку
доверять «не можно». Не то что доктору, уж не говоря об академике, - им-то
доверие полное. Только киевская газета «Комсомольское знамя» напечатала,
спасибо им. Что-то уж очень односторонняя у нас
гласность.
Смене, заступившей на четвертый блок в
ночь на 26 апреля, предстояло сделать совсем немного. Нужно было снять
электрическую нагрузку с генератора, измерить вибрацию турбины на холостом
ходу и провести эксперимент по «Программе выбега ТГ». Когда я ушел с БЩУ,
видимо, из-за какой-то несогласованности между начальником смены ЧАЭС Б.
Рогожкиным и А. Акимовым вместо того, чтобы просто снять с генератора
нагрузку, оставив мощность реактора 420 МВт, они начали ее снижать. Реактор в
это время управлялся так называемым ЛАР мощности с внутризонными датчиками.
Этот регулятор значительно облегчал жизнь оператору на относительно больших
мощностях, но на меньших работал неудовлетворительно. Поэтому решили перейти
на АР с четырьмя ионизационными камерами вне зоны. Таких два равноценных
регулятора и еще один малой мощности. При переходе с ЛАР на АР, оказавшийся
неисправным, и произошел провал мощности до 30
МВт.
Здесь персоналу приписывается два
нарушения:
подъем мощности после провала;
мощность была поднята до 200
МВт.
Само по себе снижение мощности реактора по той
или иной причине - явление нередкое, нет, пожалуй, операторов реактора, у кого
бы это не случалось. Можно ли было поднимать мощность после этого, на что
операторы должны были ориентироваться? На показания приборов и
Регламент.
Согласно Регламенту снижение мощности
реактора вручную или автоматически до любого уровня не ниже
минимально-контролируемого считается частичным снижением мощности.
Минимально-контролируемым уровнем считается мощность, при которой становится
на автомат регулятор малой мощности, т.е. 8...100 МВт. Не вдаваясь в
технические подробности, сошлюсь на запись в журнале оператора реактора, что
он уменьшил уставку задатчика уровня мощности, сбалансировал регулятор и
поставил на автомат. Не доверять этой записи нет оснований, потому что он в
момент записи не мог и знать, как надо врать. И без этого нет оснований
подозревать его во лжи.
Еще один момент. В
Регламенте записано, что при снижении ОЗР менее 15 стержней РР реактор должен
быть заглушен. Каким был запас реактивности при 30 МВт - измерить нельзя,
устройство замера не годится. Можно было сделать только прикидочный расчет на
основе известных в то время сведений по отравлению, мощностному коэффициенту
реактивности. Согласно этому запас реактивности при провале мощности реактора
был больше 15 стержней. Значит, нарушения персонал не допустил. Подробнее об
этом чуть позднее.
Остановимся на вопросе об уровне
мощности. Сразу надо сказать, что ни в одном эксплуатационном, проектном или
директивном документе по реактору РБМК нет даже намека на ограничение работать
на какой-то мощности. Да это и не свойственно реакторам. В Регламенте прямо
сказано, что длительность работы на минимально контролируемом уровне мощности
не ограничивается. Тот же Регламент дает рекомендацию при отделении
энергоблока от электрической системы снизить мощность реактора до величины,
обеспечивающей нагрузку механизмов собственных нужд станции, а это те же 200
МВт, за которые нас и обвиняют.
Поэтому нет
никакого нарушения со стороны персонала, когда он начал снижать мощность. Кто
бы ни распорядился делать это и почему. Я согласился с предложением Саши
Акимова поднять мощность до 200 МВт после провала по очень простой причине: до
700 МВт, согласно Регламенту, надо подниматься не менее получаса, а у нас и
работы на полчаса, мощность такая не нужна ни для замера вибрации турбины, ни
для эксперимента по «Программе выбега ТГ» - по последней реактор вообще
глушился. При работе на подводных лодках постоянно приходилось считать
пусковое положение органов воздействия на реактивность, если после падения A3
проходило какое-то время. Приходилось учитывать и отравление ксеноном, и
другие эффекты реактивности. На реакторе РБМК с такой точностью расчет сделать
невозможно, но прикинуть вполне допустимо. По моей прикидке, до половины
второго снижения запаса реактивности менее 15 стержней быть не могло. И сейчас
в этом уверен.
Я же не ожидал подвоха со стороны
станционного Отдела ядерной безопасности. Согласно требованиям нормативных
документов Отдел периодически проводил измерения характеристик реактора, в том
числе таких параметров, как паровой эффект реактивности (αφ) и
быстрый мощностной коэффициент реактивности (αN). Вот последние
данные, полученные оперативным персоналом для руководства в работе:
αφ=+1,29 β и αN = -1,7 *
10-4β/МВт.
После аварии на других блоках
станции измерили паровой эффект и получили ни много, ни мало αφ=+5
β. Разница большая, а отсюда и разница в воздействии на запас реактивности при
пуске седьмого и восьмого ГЦН и при увеличении расхода питательной воды в
сторону уменьшения запаса реактивности.
Мощностной
коэффициент реактивности Отдел ядерной безопасности измерял на мощности,
близкой к номинальной, возможно, он там такой и был, какой нам выдавали. А как
выяснили после аварии, на низких мощностях (с какой начиная, до cих пор
Научный руководитель и Главный конструктор — их организации, не уточнили)
реактор имел не отрицательный, а положительный мощностной коэффициент, причем
так и до сих пор неизвестно какой величины. И при снижении мощности получили
не увеличение запаса реактивности на один стержень, а неизвестно какое
снижение. Поэтому прогноз изменения запаса оказался
ошибочным.
Знали или нет Научный руководитель и
Главный конструктор реактора РБМК, что реактор в достаточно большом диапазоне
мощности имел положительный мощностной коэффициент реактивности, сказать не
берусь. Но что в практике это не учитывалось - точно. Станционный Отдел
ядерной безопасности работал под их методическим руководством и, конечно,
должен был измерять характеристики в наиболее неблагоприятных областях.
Следовательно, Отдел подсказки от научных организаций не получил, а те, что
получал, были, мягко говоря, не того качества. Ведь паровой эффект
реактивности в 1,29 при действительном в 5 Отдел намерял по их
методике.
Создателям реактора было ясно
отрицательное влияние большого парового эффекта реактивности на динамические
свойства реактора. Вот что пишет в записке следователю Главный конструктор
РБМК академик Н.А. Доллежаль:
|
|
«В самом начале строительства канальных
уран-графитовых реакторов, исходя из уровня знаний того времени
(середины 60-х годов), активная зона реактора была спроектирована с
использованием урана, обогащенного U-235 в 1,8%. Спустя некоторый срок
эксплуатации первого реактора, стала очевидной целесообразность поднятия
этого значения до 2 %, что позволило, в частности, в некоторой степени
понизить отрицательное влияние парового коэффициента реактивности.
Дальнейшее изучение всех параметров, характеризующих работу реактора,
привело к выводу о целесообразности повышения обогащения урана до 2,4 %.
Такие сборки с активными элементами изготовлены и удовлетворительно
проходят представительные испытания на работающих канальных реакторах
АЭС. |
Полагаю, слово «неуправляемым»
пояснения не требует. Реактор РБМК-1000 четвертого блока имел уран 2 %
обогащения, ДП в активной зоне не имел, по определению Главного конструктора -
неуправляем. Указаний в эксплуатационных инструкциях не было и появиться им
неоткуда было - в проектных материалах Главный конструктор сообщить не
обеспокоился. В отчете его НИКИЭТ, озаглавленном «Ядерная безопасность
реакторов РБМК вторых очередей. Нейтронно-физические параметры», паровой
коэффициент реактивности не превышает 1 β, а мощностной коэффициент
отрицательный. Ладно, это расчеты. Жизнь вносит коррективы. Активные зоны
реакторов РБМК формировались по расчетам НИКИЭТ. Не указали в проектных
материалах. Знали, что в таком виде он неуправляем, и все же
делали.
Именно положительный паровой коэффициент
(эффект) реактивности недопустимо большой величины делал положительным
мощностной коэффициент реактивности. Чем это
плохо?
У критичного реактора мощность удерживается
на постоянном уровне. Если теперь каким-то способом (изменение расхода
теплоносителя, питательной воды, давления первого контура) внесена
положительная реактивность, то мощность начнет возрастать. В правильно
спроектированном реакторе от увеличения мощности вносится отрицательная
реактивность (отрицательный мощностной коэффициент), которая скомпенсирует
ранее внесенную реактивность, и мощность установится на новом, более высоком
уровне. В этом заключается принцип саморегулирования. У реактора РБМК, по
крайней мере на малой мощности, мощностной коэффициент оказался положительным.
Теперь увеличение мощности реактора вносит дополнительную положительную
реактивность, реактор начинает увеличивать мощность с большей скоростью, что
вызывает еще положительную реактивность и создаются условия для разгона
реактора. Нельзя говорить, что такой реактор нисколько работать не может.
Автоматический регулятор или оператор своими действиями могут удержать реактор
от разгона. Но все это до поры до времени. При достижении избыточной
реактивности величины (3 (доля запаздывающих нейтронов) реактор уже
разгоняется на мгновенных нейтронах с очень большой скоростью, и ничто его не
может спасти от разрушения. Экзотические исследовательские реакторы в
расчет не принимаются.
Нормативный документ ОПБ-82
так требует проектировать реакторы:
|
|
СТАТЬЯ 2.2.2. ОПБ «Как правило, быстрый мощностной коэффициент реактивности не должен быть положительным при любых режимах работы АЭС и любых состояниях системы отвода тепла от теплоносителя первого контура. Если быстрый мощностной коэффициент реактивности положителен в каких-либо эксплуатационных режимах, в проекте должна быть обеспечена и обоснована безопасность реактора в стационарных, нестационарных и аварийных режимах». |
Ну, при A3 со скоростью действия
18...20 с (чемпион по медленнодействию) даже при нормальной конструкции
стержней СУЗ говорить об обосновании безопасности при положительном мощностном
коэффициенте не приходится.
Аналогично и требование
другого нормативного документа - ПБЯ-04-74.
Можно
констатировать. Имеем свидетельство Главного конструктора о знании, как делать
безопасный реактор. Имеем требование нормативных документов. Сделано
наоборот.
В 00 часов 43 минуты вскоре после провала
мощности реактора начальник смены блока А. Акимов заблокировал защиту реактора
по останову двух ТГ. Проще всего было бы сказать, что согласно Регламенту
указанная защита выводится при мощности менее 100 МВт электрических, у нас
было 40 МВт. И, следовательно, никакого нарушения нет. Но вышло оно, это
нарушение, аж на международную арену, и потому надо пояснить. Эта защита при
остановках блока чаще всего выводилась заранее, поскольку работа реактора
требовалась еще некоторое время для выполнения каких-либо проверок. Если взять
Регламент, то там тоже написано, что мощность реактора снижается АР и затем
кнопкой АЗ-5 приводится в действие A3 для глушения реактора. Это обычное и,
главное, нормальное явление. Назначение этой защиты - предотвратить резкий
рост давления в первом контуре, поскольку при остановке турбин они перестают
потреблять пар. А при малой мощности турбины она и пару потребляет мало, и при
остановке не от чего защищать реактор.
Сколько мне
пришлось писать по этой защите - даже и не знаю. И пусть бы она выведена была
без нарушения требований эксплуатационных документов. Но вот вопрос: при
введенной защите взрыва бы не было? Так нет же, никакого значения она не
имела.
После ареста, когда мне предъявили обвинение, я следователю
указал пункт документа, что нет нарушения в блокировке защиты. Казалось бы,
вопрос исчерпан. Не тут-то было. Пошло и в Обвинительное заключение и в
Приговор. Судья задает вопрос свидетелю М. Ельшину, бывшему на смене 26
апреля, кто, по его мнению, вывел защиту? Тот отвечает, что согласно
оперативной дисциплине, думаю, Акимов сам этого сделать не мог. Логически
далее следует - приказал Дятлов. Очень оживился судья и даже напомнил
секретарю суда: «Обязательно запиши». Хотя и странно, вроде бы, все должно
записываться. Интересный феномен, как человек начинает мельтешить перед
следователем, прокурором, судом. Особенно перед следователем, в суде все-таки
люди присутствуют, а там -один на один. Не верьте рассказам тех, кто впервые
под следствием, как они лихо отвечали следователю. Даже свидетели, которым
ничего не грозит, не всегда сохраняют достоинство. Того же М. Елыпина разбуди
в нормальной обстановке среди ночи и задай тот же вопрос. Ответ будет другой:
защита заблокирована согласно Регламенту, а в этом случае начальник смены
блока вправе не спрашивать ни у кого разрешения. Пусть не покажется странным,
но ответ Елыпина, были и другие подобные, у меня вызвал удовлетворение, хотя
вроде бы обвиняет меня, - значит, правильно учил
персонал.
В тот раз А. Акимов меня не спрашивал, а
если бы и спросил, то я бы разрешил. Это нужно было сделать. После провала
мощности реактора в 00 часов 28 минут начало снижаться давление в первом
контуре. Для предотвращения глубокой просадки давления возможно понадобилось
бы закрыть пар на турбину, но тогда бы сработала A3
реактора.
По этой же причине была изменена уставка
защиты на остановку турбины по снижению давления в барабан-сепараторах (в
первом контуре) с 55 атмосфер на 50. Эту уставку персонал выбирает по
собственному усмотрению, специально ключи выведены на оперативную панель.
Защиту никто не выводил. У судебно-технических экспертов и других это
трансформировалось в блокировку A3 реактора по давлению в первом контуре. Есть
и такая защита - действует на остановку реактора при повышении давления в
первом контуре. Но она все время была введена.
Как
видим, действия персонала по «преступному» выводу A3 на самом деле согласны с
действующей эксплуатационной документацией, вызваны технической необходимостью
и никоим боком не связаны с аварией.
Еще одна A3
реактора, в блокировке которой обвиняют персонал, - снижение уровня
теплоносителя в барабан-сепараторах ниже минус 600 мм. Эта защита действует
следующим образом: на большом уровне мощности реактора, более 60% от
номинального, она при снижении уровня автоматически уменьшает мощность
реактора до 60%. При малых мощностях - глушит реактор. Это изменение функций
осуществляется с помощью ключа оперативным персоналом. После снижения мощности
мы этого не сделали. Почему изменение функций не сделано автоматическое?
Проектант это объясняет так: при снижениях мощности, например, по АЗ-2 до 50%
уровень в барабан-сепараторах обычно снижается ниже 600 мм и при
автоматическом переключении произойдет полное глушение реактора. Поэтому надо
дождаться стабилизации параметров и лишь после этого переключить. На малой
мощности регуляторы питательной воды работают не очень хорошо, и 26 апреля
после снижения мощности реактора уровень в сепараторах уменьшился до -600 мм.
Был бы заглушен реактор при срабатывании защиты - неизвестно, потому что
трудно сказать, когда защита стала неработоспособной. Даже будь точно
известно: если бы A3 по уровню была переключена, то при его отклонении в 01
час 00 минут реактор был бы благополучно заглушен - ни о чем не говорит.
Работу реактора на «если» нельзя строить. Ведь
не из-за отклонения уровня произошла авария, а совсем по другим причинам. Да и
защита по снижению уровня теплоносителя в барабан-сепараторах до -1100 мм
оставалась введенной.
Таким образом, аварийные
защиты реактора были в полном объеме для такого режима, кроме защиты по
уровню в барабан-сепараторах -она была -1100 мм вместо -600
мм.
О включении всех восьми ГЦН. Не
существовало никаких ограничений по максимуму расхода теплоносителя, было
только на расход через отдельный технологический канал из условий вибрации
топливной кассеты. Но до этого было далеко, ни одного сигнала превышения
расхода воды через канал не было. Вся идеология Регламента и других документов
основана на обеспечении минимума расхода теплоносителя во избежание кризиса
кипения. Да, включается обычно шесть насосов (по три на сторону), и это
понятно - зачем лишаться резерва, когда и трех достаточно. Технических причин,
препятствующих включению четырех насосов на сторону, не видно. И в инструкции
по эксплуатации реактора, согласованной с научными организациями, есть такие
режимы: при замене одного насоса другим сначала включается четвертый и после
этого останавливается намеченный, также при проверке отремонтированного
насоса. Никакой самодеятельности не было, все основано на документах.
Включение насосов произведено согласно «Программе выбега ТГ», чтобы при выбеге
генератора, после остановки четверки насосов, в работе осталась другая
четверка, запитанная от резервной
сети.
Удивительным образом вот уже пять лет по
многим документам кочует утверждение, что при большом расходе теплоносителя
его температура на входе в активную зону сближается с температурой насыщения,
при которой вскипает вода. И на этом основании делается вывод о
теплогидравлической неустойчивости активной зоны. Неверно. Утверждение
справедливо для всоса ГЦН, но не для входа в активную зону. Если
неустойчивость и была, то это свойство, присущее активной зоне, а не вызванное
персоналом.
После провала мощности реактора из-за
снижения гидравлического сопротивления расход у двух-трех ГЦН возрос и
превышал разрешенный при таком количестве питательной воды. Могло эти насосы
сорвать, то есть они прекратили бы подачу теплоносителя. Оператор среднего
пульта Б. Столярчук занялся регулировкой уровня в барабан-сепараторах и не
успел установить нужный расход ГЦН. При срыве даже трех из восьми насосов
оставшихся вполне достаточно для снятия тепла при такой мощности. И объективно
системой контроля зарегистрирована исправная работа всех насосов без признаков
срыва и кавитации до самого взрыва
реактора.
Многочисленные судьи оперативного
персонала утверждают, что персонал ради выполнения производственного задания
шел на нарушения Регламента и эксплуатационных инструкций. Здесь я рассказал
все, как было на БЩУ 26 апреля 1986 г. Как видим, практически никаких
нарушений не было. Аварийные защиты, вопреки многим сообщениям, - согласно
Регламенту для такого режима; параметры также. И нет причин для невыполнения
задания. Конечно, мы стремились сделать работу - это же производственное
задание, а не решение пионерского собрания. С другой стороны, выполнять любой
ценой тоже никто не собирался. Персоналу это вообще незачем — никакой награды
за выполнение, никакого взыскания при невыполнении. За мной также не
наблюдалось легкомыслия. На этом же четвертом блоке также при остановке на
ремонт при выполнении первого пункта намеченной программы испытаний на
мощности, близкой к номиналу, ложно сработала A3 реактора по превышению
давления в первом контуре. Сразу разобрались, все было исправлено. Но в этом
случае согласно Регламенту перед падением защиты запас реактивности должен
быть не менее 50 стержней — тогда можно снова поднять мощность. Такого запаса
не было, и я, не задумываясь, распорядился расхолаживать реактор, вовсе не
выполнив остановочную программу. Здесь же все было выполнено кроме одного. Ну,
сделали бы через сорок дней после ремонта. Причин из кожи вон лезть не было.
Естественно, поступки наши надо оценивать не с колокольни теперешних знаний о
реакторе, а исходя из действовавшей на то время документации с учетом уровня
знаний о реакторе из всех доступных персоналу
источников.
Как отмечено выше, перед началом
эксперимента по «Программе выбега ТГ» параметры реактора нормальные, на блоке
нет ни предупредительных, ни аварийных
сигналов.
И все же бомба в полной готовности была уже в то время. Если
бы мы по какой-то причине отказались проводить последний эксперимент и, как
рекомендует Регламент, для глушения реактора нажали кнопку АЗ-5, то получили
бы взрыв точно такой же. Аналогично было бы и при срабатывании A3 по
какому-либо сигналу. Ретроспективный взгляд показывает, что реакторы РБМК были
в таком состоянии не один раз, и лишь острая грань отделяла от взрыва ранее.
Оказывается, РБМК, как и все реакторы, ядерноопасён при большом запасе
реактивности, но в отличие от всех остальных он еще более опасен при малом
запасе реактивности. В книгах по реакторам о таком не говорится. А создатели
РБМК, родив перевертыша, по стыдливости или по скромности умолчали об этом его
свойстве. Впрочем, если бы они сообщили, то едва ли нашлись согласные
эксплуатировать его.
Главный конструктор академик
Н.А. Доллежаль в уже упомянутом выше документе пишет:
|
|
«Постоянное стремление создателей ядерного реактора к наивысшей его экономичности связано, в частности, с необходимостью возможно больше удалять из активной зоны элементы, вредно и паразитно поглощающие нейтроны. Среди прочих одним из таких элементов является вода, остающаяся в нижней части канала, занимаемого стержнем регулирования мощности, развиваемой реактором. Чтобы избежать этого влияния, некоторая нижняя часть стержня регулирования определенного строго рассчитанного размера (выделение мое — А.Д.) делается из непоглощающего материала, вытесняя таким образом соответствующее количество воды в этом канале, которое в должной степени до этого было поглотителем». |
То есть, что сделали конструкторы? К
стержню из карбида бора, сильно поглощающего нейтроны, подвесили графитовый
вытеснитель длиной 4,5 м. При поднятом поглотителе вытеснитель симметрично
располагается по высоте активной зоны, оставляя сверху и снизу в канале столбы
воды по 1,25 м. Казалось бы, надо сделать вытеснитель на всю высоту (7 м)
активной зоны, выигрыш больше. Но при симметричном вытеснителе нужно либо
удлинять канал - помещение не позволяет, либо усложнять конструкцию стержней.
А поскольку при работе реактора подавляющую часть времени нейтронное поле
внизу и сверху относительно мало, то и выигрыш нейтронов невелик. Остановились
на вытеснителе 4,5 м.
И тут выясняется, что
утверждение академика - «строго рассчитанного размера» - чистый блеф,
действительности не соответствует. Считали или нет - не знаю, но о строгости
говорить не приходится.
При движении стержня из
верхнего положения в верхнюю часть зоны входит поглотитель и вносит
отрицательную реактивность, в нижней части канала графитовый вытеснитель
замещает воду и вносит положительную реактивность. Оказывается, суммарная
реактивность при нейтронном поле, смещенном вниз, вносится положительная в
течение первых трех секунд движения стержня. Явление недопустимое. Наблюдалось
оно на Игналинской станции, на Чернобыльской при физическом пуске реактора
четвертого блока, но должной оценки у научных работников не получило. На этом
фокусы 4,5-метрового вытеснителя не
кончаются.
Реактор РБМК геометрически и, что
важнее, физически - большой. Отдельные его области могут вести себя почти как
самостоятельные реакторы. При срабатывании A3, когда одновременно в зону идет
большое количество стержней, в нижней части зоны создается стержнями локальная
критическая масса.
|
|
СТАТЬЯ 3.3.28. ПБЯ «Количество, расположение, эффективность и скорость введения исполнительных органов A3 должны быть определены и обоснованы в проекте реактора, где должно быть показано, что при любых аварийных режимах исполнительные органы A3 без одного наиболее эффективного органа обеспечивают: скорость аварийного снижения мощности реактора, достаточную для предотвращения возможного повреждения твэлов сверх допустимых пределов; приведение реактора в подкритическое состояние и поддержание его в этом состоянии...; — предотвращение образования локальных критических масс». |
Стержни СУЗ реактора не только не
предотвращали, но и сами создавали критическую массу внизу активной
зоны.
Заместитель директора НИКИЭТ И.Я. Емельянов,
под руководством которого создавался проект СУЗ, так это хладнокровно и
академично, как на лекции в Баумановском училище, дает свидетельское
показание: «Органы воздействия на реактивность должны проектироваться таким
образом, чтобы при движении их в одну сторону знак вносимой реактивности не
изменялся». Как будто не под его руководством созданы стержни с
противоположными свойствами.
Когда стержень СУЗ
находится в промежуточном положении, вода из нижней части канапа уже вытеснена
и при движении стержня он сразу начинает вносить отрицательную реактивность.
При большом запасе реактивности некоторое количество стержней находится в
промежуточном положении и A3 как-то справляется со своим
назначением.
При малом запасе большая часть
стержней извлечена из зоны и при срабатывании A3, по сигналу или от кнопки,
она может вносить положительную реактивность, согласно послеаварийным
расчетам, величиной до одной бета. И только через 5...6 с, в аварийных
условиях это целая вечность, защита начинает вносить отрицательную
реактивность.
|
|
СТАТЬЯ 3.3.5. ПБЯ «По крайней мере одна из предусмотренных систем воздействия на реактивность должна быть способна привести реактор в подкритическое состояние и поддерживать его в этом состоянии при любых нормальных и аварийных условиях и при условии несрабатывания одного наиболее эффективного органа воздействия на реактивность». |
26 апреля 1986 г. A3 после нажатия кнопки, к сожалению (я не оговорился), сработала в полном объеме и взорвала реактор. При отказе части защиты аварии могло и не быть. Парадокс? Да. Но такова защита.
Оперативный запас реактивности
Обычно ОЗР необходим для возможности
маневрирования мощностью. Сконструировать реактор с нулевым коэффициентом
реактивности не представляется возможным, поэтому при изменениях режимов
работы необходим какой-то запас реактивности. И по экономическим соображениям,
и по условиям безопасности он должен быть минимальным. Вначале в проектных
документах на реактор РБМК не накладывалось никаких ограничений на минимальный
запас. В 1975 г. на первом блоке Ленинградской АЭС при выходе на
мощность после срабатывания A3 произошла авария с разрывом технологического
канала из-за перегрева небольшой части активной зоны. Уменьшить в этой части
мощность путем погружения стержней здесь и извлечения в других местах не
представлялось возможным. Из-за отравления реактора ксеноном запаса
реактивности не было.
Это был первый
звонок, даже колокол громкого боя. Станция была близка к катастрофе.
Разгерметизировался один канал, а в тех условиях могло быть и несколько, и,
как теперь ясно, это вело к аварии, аналогичной Чернобылю. После аварии
комиссия сотрудников ИАЭ и НИКИЭТ обследовала реактор и выдала в 1976г.
рекомендации по улучшению характеристик РБМК, которые легли в основу
мероприятий по модернизации... в 1986г., после Чернобыльской катастрофы. Ну,
десять лет - не срок!
Отсюда и появилась запись в
Регламенте о запрете работать при запасе реактивности меньше 15 стержней PP.
Все на Чернобыльской станции, как и на других с реакторами РБМК, понимали его
необходимость для регулирования энерговыделения по объему активной зоны, чтобы
иметь возможность уменьшить нейтронный поток в «горячих» точках и увеличить в
«холодных». О том, что при малом запасе реактивности из-за принципиально
неверной конструкции стержней СУЗ A3 становится своим антиподом — разгонным
устройством, создатели реактора нам не сообщили. Знали ли сами авторы об этом?
По совокупности ставших теперь известными документов — должны были знать при
соответствующем подходе к осмыслению фактов. В ИАЭ и НИКИЭТ были группы,
занимающиеся темой РБМК. Видимо, для руководителей этих групп должности давно
стали синекурой, и любые предложения (комиссии по аварии на Ленинградской АЭС,
сотрудников ИАЭ В.П. Волкова и В. Иванова) они расценивали как покушение на их
покой. Преобладала философия - ну, работают же реакторы, чего искать? Другое
трудно придумать. Как мне представляется, у руководства четкого понимания
опасности не было, иначе невозможно понять абсолютную бездеятельность и
пренебрежительное отношение к предложениям думающих
работников.
Что авторы реактора не ставили в прямую
зависимость запас реактивности и работоспособность A3, видно по пункту
Регламента, переписанного из типового Регламента, составленного ими.
|
|
П. 2.12.6. «Если реактор в течение 15 минут не удается вывести в критическое состояние, несмотря на то, что все стержни СУЗ (кроме укороченных стержней-поглотителей (УСП)) извлечены из активной зоны, заглушить реактор всеми стержнями до нижних конечников». |
Вот после аварии 26 апреля работники
ИАЭ и НИКИЭТ немедленно поняли действительные причины катастрофы. Я в этом
совершенно убежден. Если я в объяснительной записке сразу после аварии,
высказав четыре или пять версий, по разным соображениям отклонил их, кроме
одной - неправильное действие A3 из-за концевого эффекта стержней, т.е. пришел
к правильному выводу, хотя это и не все, то им, имея эксплуатационные данные,
даже только те, которые мне стали известны, сделать правильное заключение
труда не составило. Другое дело, что они «темнили» и продолжают до сих пор, -
причины понятны. Особенно этим отличаются работники НИКИЭТ. Из-под их пера,
кроме записки Н.А. Доллежаля (с оговорками), по аварии я не видел ни одного
правдивого документа. Не знаю, ложь там входит в кандидатский минимум или
потом мастерство оттачивают, но владеют ею
профессионально.
Первая, уводящая в сторону, версия
со срывом ГЦН не прошла из-за совершенно явной подтасовки фактов. Тогда пошли
в ход другие - напридумывали персоналу нарушений, ложные расчеты и, главное,
выводы, перевернутые с ног на голову. Наибольшей агрессивностью и
безапелляционностью опять же отличались работники НИКИЭТ. Нас обвинили: из-за
малого запаса реактивности A3 потеряла функциональную способность. Не из-за
патологической конструкции стержней, а вследствие малого запаса. Ну,
согласимся ненадолго с ними и обратимся к ПБЯ-04-74, вступившим в действие в
1974 г. Читаем. «Правила обязательны для всех предприятий, учреждений и
организаций при проектировании, строительстве и эксплуатации атомных
электростанций...».
И если параметр ОЗР выводит из
строя A3 (что может быть хуже для реактора?!), то почему проектом не
соблюдены:
|
|
СТАТЬЯ 3.1.8. ПБЯ «Система сигнализации реакторной
установки АЭС должна выдавать следующие сигналы: |
Ничего этого в нарушение обязательных
правил по запасу реактивности не было. После аварии нам говорят - это самый
важный параметр реактора. Позвольте не поверить. На станции каждый приямок для
сбора протечек в помещении имеет сигнализацию о заполнении и, зачастую,
автоматическую откачку. А самый важный параметр, взрывающий реактор при
отклонении, ничего не имеет - даже прибора непрерывного контроля. Это лирика,
а требование Закона я изложил чуть выше. Оперативный персонал не был обеспечен
средствами контроля и автоматикой согласно Закону. Ограничились указанием в
Регламенте. Один из советских специалистов, информировавших международное
сообщество в МАГАТЭ, в августе 1986 г. говорил мне в шестой больнице в Москве,
что иностранные специалисты сказали в связи с этим о непомерной нагрузке на
оператора. Но наши специалисты начали говорить о трудности проблемы разделения
функций между человеком и машиной. Изрядной долей цинизма надо обладать, чтобы
в этих условиях вести разговор о разделении. Отклонения параметра ведут к
глобальной катастрофе, а персонал даже не видит и не
слышит.
Какое было измерительное устройство — об
этом чуть ниже. Если отклонение параметра ведет к остановке блока без
повреждений, согласен отвечать премией, выговором. Но почему за чужие грехи
платить жизнью, здоровьем и свободой должен персонал, а не сами греховодники?!
Я не жажду крови, четыре года отсидел в каталажке и мне это как-то не
понравилось. Но мне страшно, что люди, сконструировавшие совершенно негодный к
эксплуатации аппарат, до сих пор этого не признают и после легкой встряски
продолжают заниматься тем же. Чем они еще одарят
человечество?
Хотя мы и не знали за запасом
реактивности его способности превращать A3 в разгонное устройство и выше я
сказал, что не могли мы его считать важным ввиду отсутствия средств контроля,
но это последнее просто для возражения
обвинителям.
Нарушать ОЗР мы не собирались и не
нарушали. Нарушение — когда сознательно игнорируется показание, а 26 апреля
никто не видел запаса менее 15 стержней. Запись Регламента надо соблюдать,
во-первых; регулирование энерговыделения по реактору - вещь серьезная,
во-вторых. Но, видимо, мы просмотрели (неверно, смотреть-то как раз и не по
чему было) снижение запаса. Хотя это и не так уж бесспорно для момента
нажатия кнопки A3. Блочная счетно-вычислительная машина маломощная,
рассчитывала запас реактивности по программе «ПРИЗМА» в течение пяти минут по
заданию. Можно ли уследить за параметром, если он изменяется на три-четыре
стержня за несколько секунд, например, при изменении расхода питательной воды.
В стационарных условиях годится, но не в переходных режимах. Для регулирования
энерговыделения в сочетании с системой физического контроля за реакторными
энерговыделениями с ее ста тридцатью радиальными и двенадцатью семизонными
высотными датчиками - такой способ измерения запаса устраивал. Но для вновь
объявившейся функции - гаранта работоспособности A3 - не подходил никак. Да
еще при незнании персоналом об этом. Оператор реактора должен был бы
только за ним и следить. А он при управлении реактором совершает больше тысячи
манипуляций и на контроле имеет больше тысячи
параметров.
Допускаю, что просмотрели, но для этого
проектом было сделано все и даже больше. Как я уже писал, Отдел ядерной
безопасности снабжал оперативный персонал неверной информацией, что не давало
возможности правильно прогнозировать. И выходит - измерять параметр нельзя,
прогнозировать тоже. Поэтому не укладывается в голове, чтобы Научный
руководитель и Главный конструктор четко представляли опасность своего
реактора. В противном случае очень все грустно и полная
безнадежность.
Впрочем не так это и невозможно. Да
и вопрос не в том, знали они или нет, четко или смутно
представляли.
Они обязаны были
знать!
Конструктор и проектант имеют сколько
угодно времени для обдумывания и принятия технических решений, чтобы не
ставить оператора, стиснутого временными рамками, в экстремальные условия. Не
должно быть у оператора ситуаций, ранее не продуманных конструктором, и,
безусловно, не должно быть ситуаций, ведущих к разрушениям, не говоря уж о
глобальных катастрофах. Они должны быть блокированы конструктивными или
проектными мерами. При тех огромных количествах энергии, заключенных в
современных аппаратах, машинах, трубопроводах, решениями столетней давности не
обойтись, подходы должны быть адекватны применяемой
технике.
Реактор РБМК имеет номинальную мощность
3,2 млн. кВт, при аварии, по различным оценкам, мощность составляла от
двадцати до ста номиналов, возросла бы она практически до любой величины, пока
реактор не разрушится. От разгона на мгновенных нейтронах защиты
нет, его можно только предотвратить. Не может возникать вопроса, чтобы
возникновение такой ситуации поставить в зависимость от ошибки
оператора. Это не мое благое пожелание, об этом прямо говорят
нормативные документы по безопасности реакторов:
|
|
СТАТЬЯ 2.7.1. ОПБ «Защитные системы должны выполнять функции по обеспечению безопасности и при независимых от исходного события отказах в соответствии с п. 1.2.4.». |
Ошибочное действие персонала также
является исходным событием.
Места для произвола
конструктору не оставлено. Хочу делаю, хочу не делаю.
Обязан.
Это прямо перекликается с требованиями ПБЯ,
приведенными выше. Будь реактор оснащен сигнализацией и автоматической
защитой, ни о каком снижении запаса реактивности в опасную зону и речи быть не
могло.
Другое дело, что минимальный запас
реактивности в 15 стержней, указанный в Регламенте, отнюдь не гарантировал
безопасность. Да и не мог, поскольку установлен совсем из других соображений.
Правда, есть расчет, не помню какой организации, где взято одно из
многочисленных положений стержней СУЗ при запасе в 15 стержней и показано, что
положительного выбега реактивности при срабатывании защиты нет. Но это вовсе
на простаков рассчитано. Во-первых, запас может быть реализован при различном
положении стержней и выбрать надо самое неблагоприятное; во-вторых, отсутствие
положительного выбега никак не показывает работоспособность A3. Необходимо
обеспечить нужную скорость внесения отрицательной реактивности с первого
момента после срабатывания.
Во всяком случае после
аварии на оставшихся реакторах РБМК минимальный запас реактивности установлен
в 30 стержней и это при измененной конструкции и установленных восьмидесяти
ДП, которые значительно уменьшили паровой коэффициент
реактивности.
А вообще-то это противоестественное
явление, когда реактор ядерно-опасен при малой избыточной
реактивности.
После закрытия стопорных клапанов в
01 ч 23 мин 04 с прекратилась подача пара на турбину, и обороты начали
снижаться. Опыт должен был закончиться при оборотах около 2000 в минуту. Не
знаю по какой причине, мне запомнилось число 2370 - то ли при взрыве, то ли
когда я снова повернулся к приборам после разговора А. Акимова с оператором
реактора Л. Топтуновым. Все проходило спокойно, без отклонений от ожидаемых
результатов. И в первые секунды после нажатия кнопки A3 никто из находившихся
рядом не выказывал беспокойства. Системы централизованного контроля, в
частности, программа ДРЕГ, не зарегистрировали до 01 часа 23 минут 40 секунд —
момента нажатия кнопки - никаких изменений параметров, которые могли бы
послужить причиной приведения в действие A3 оператором. Комиссия
Госпроматомнадзора под председательством Н. Штейнберга собрала и
проанализировала большое количество материалов и, как написано в докладе, не
смогла установить достоверной причины сброса A3. Искать и не надо, не
было причины. Реактор глушился по окончании
работы.
Как я это наблюдал, уже написано.
Есть в деле свидетельское показание Г.П. Метленко. Он сидел за столом
начальника смены блока близко от Акимова и Топтунова. Показания его — на
магнитной ленте. Но у меня есть его письмо в ответ на мое с просьбой выслать
копию Программы и ответить на некоторые вопросы. По этому поводу он пишет:
«Мои впечатления по команде Акимова такие: процесс проходил спокойно и команду
он дал спокойным голосом, повернувшись вполоборота и взмахнув рукой, а далее
было впечатление раскатистого гидроудара».
Есть еще
показания А. Кухаря, который зашел на БЩУ непосредственно перед распоряжением
Акимова глушить реактор.
Да, кажется, сейчас ни у
кого нет сомнения, что A3 приведена в действие при отсутствии каких-либо
технических причин и сама защита инициировала разгон реактора. Кроме тех, чье
мнение с самого начала определялось целью доказать виновность
персонала.
Вот как, например, можно обыграть
технически совершенно прозрачное и естественное явление. В результате
предыдущих процессов АР остался с минусовым (фактически мощность реактора
меньше заданной) разбалансом в пределах нечувствительности регулятора, о чем
свидетельствует сигнал «1ПК вверх», зарегистрированный ДРЕГом. При выбеге
генератора расход теплоносителя снижался, что вело к увеличению реактивности,
и мощность реактора стала возрастать, перешла в область положительного
разбаланса, и регулятор начал движение вниз. Сигнал «1ПК вниз» снялся в 01 ч
23 мин 30 с.
Судебно-технические эксперты
сфотографировали запись мощности на ленте с 17 и 30-кратным увеличением, где и
заметили увеличение мощности за 20 с до взрыва. Пошло это в Обвинительное
заключение и дальше. Серьезное обвинение. Всего лишь в семнадцать раз
увеличили и уже заметно возрастание мощности. Не было у нас ни микроскопов, ни
телескопов, но и заметное невооруженным глазом увеличение мощности не является
чем-то особенным. Автоматический регулятор начинает реагировать, только когда
разбаланс есть и при том больше определенной величины -таков уж принцип
работы.
Живописно излагает Г. Медведев в своем
опусе:
«Старший инженер управления реактором
Топтунов Леонид первым забил тревогу. «Надо бросать аварийную защиту,
Александр Федорович, разгоняемся», - сказал он Акимову. Акимов быстро
посмотрел на распечатку вычислительной машины. Процесс развивался медленно,
да, медленно... Акимов колебался».
Не выдает
вычислительная машина вообще распечаток, по которым можно было бы посмотреть,
как развивается процесс. Чтобы распечатка попала на щит управления из
помещения ЭВМ, нужно минуты две, если делать без задержки. И вовсе распечатки
на 01 ч 22 мин 30 с не было, она появилась после аварии. И «процесс» начал
развиваться после нажатия кнопки. И жал кнопку не Акимов, а Топтунов (смотри
выше). Забыл Г. Медведев еще дополнить, что до нажатия кнопки Акимов послушал,
как нейтроны с легким шорохом делят ядра урана, понюхал портянки и только
тогда решился. Уж коли пишешь документальную повесть, так надо все отмечать,
режь всю правду-матку.
Я не слышал, что сказал
Топтунов Акимову, слышать мог только Г. Метленко, но он ничего не рассказывал,
его переговоры не интересовали. Б. Столярчук, занятый своими делами, тоже не
слушал. Остальные были далеко, и тихие спокойные переговоры до их слуха не
дошли. Судя по поведению Топтунова и Акимова, по записи сигналов, без боязни
ошибиться можно сказать - когда стержни АР подходили к низу активной зоны,
Топтунов спросил, что делать с реактором. И Акимов, как это было условлено на
инструктаже, приказал глушить.
С этого момента все
и началось. После незначительного снижения мощности в самом начале движения
стержней в активную зону, что вполне объяснимо, т.к. нейтронное поле было
двугорбое с максимумом вверху и провалом в средней части по высоте. Такое поле
бывает всегда после снижения мощности, поскольку при работе максимальное поле
было посредине и, значит, отравление середины наибольшее. Далее из-за дефекта
конструкции стержней внизу создался локальный надкритичный реактор, нейтронный
поток, и с ним энерговыделение, возрос, а в верхней части - снизился.
Суммарная реактивность, вносимая стержнями, стала положительной, и мощность
стала нарастать преимущественно внизу.
В 01 час 23
мин 40 с при нажатии кнопки мощность не могла существенно превышать 200 МВт,
иначе по большому разбалансу выбило бы регулятор с автомата. Но уже в 01 ч 23
мин 43 с зафиксированы АЗС (аварийный сигнал по скорости нарастания
мощности) и АЗМ(аварийный сигнал по превышению
мощности).
Этих сигналов быть никак не должно
при движущихся вниз стержнях аварийной защиты! При правильно
сконструированных стержнях... Как теперь вспоминают некоторые, были ранее
случаи, когда при срабатывании A3 по разным сигналам (отклонение уровня в
барабан-сепараторе и другие) выпадали и эти сигналы. Причину их появления
объяснить не могли ни эксплуатация, ни разработчики СУЗ. Сколько таких случаев
было — сказать непросто и, пожалуй, все невозможно выявить. Рыться в архивах
эксплуатационникам не хочется, руководящим органам это совершенно ни к чему.
Дело тут вот еще в чем: как правило, первопричина падения A3 известна и на
другие аварийные сигналы внимания обращают меньше, хотя в объяснительных
записках персоналу требовалось перечислить все сигналы. В то время эти попутно
выпадавшие аварийные сигналы считали ложными и списывали на несовершенство
электроники СУЗ. Как теперь ясно, на самом деле они были свидетельством
неправильной работы A3.
Были фактические броски
мощности, но из-за несовершенства измерительных и регистрирующих приборов они
не были правильно оценены и поняты. Даже 26 апреля при мощности в десятки
номиналов измеритель мощности показал менее одного из-за инерционности. Те
набросы мощности были меньше и быстротечнее, но ... зыбкая грань отделяла от
катастрофы.
Оператор реактора Л. Топтунов закричал
об аварийном увеличении мощности реактора. Акимов громко крикнул: «Глуши
реактор!» и метнулся к пульту управления реактором. Вот эту вторую команду
глушить уже слышали все. Было это, видимо, после первого взрыва, т.к. от
Акимова в больнице я слышал, что именно он обесточил муфты сервоприводов СУЗ,
а ДРЕГ зафиксировал это в 01 ч 23 мин 49 с. Вторая команда ровным счетом
ничего не могла изменить, кнопка-то уже была нажата раньше, и стержни A3 шли в
зону, пока могли.
Экспертам и следствию очень
хотелось доказать, что реактор начал разрушаться еще до нажатия кнопки A3. По
каким причинам, какие объективные показатели для таких выводов? К моменту
написания Обвинительного заключения уже были графики параметров блока и они
есть в деле, из которых ясно видно, что для таких выводов нет никаких
оснований. Но есть версия, и под нее идет подгонка фактов,
показаний.
И. Киршенбаум, С. Газин, Г. Лысюк,
присутствовавшие на щите управления, показали, что команду глушить реактор они
слышали непосредственно перед взрывом или сразу после него. Все верно, они
находились далеко и первое распоряжение спокойным тихим голосом не слышали,
только второе. А. Кухаря заставили изменить свое первое показание от 26
апреля, где он говорит, что Акимов сказал глушить реактор, и через несколько
секунд появились аварийные сигналы и взрыв. Второе его показание такое: «...я
услышал голос, но кого - не помню, что давление в КМПЦ 79 атмосфер, хотя
номинальная уставка — 70. В это время услышал команду Акимова - глушим
аппарат. Буквально сразу же раздался сильный грохот со стороны машзала».
Первое показание А. Кухаря работает против версии, его отбросили. Второе
показание, в принципе, тоже верное, если указать, что оно отстоит от первого
на несколько секунд и команда Акимова — повторная. Это Кухарь и подтвердил в
суде на мой вопрос: «Почему он изменил
показания?»
А вот уже следовательский выверт: «Эти
показания объективно подтверждаются имеющейся в деле объяснительной запиской
Топтунова, в которой, в частности, написано: «В момент удара (или сразу после
него) стержни СУЗ остановились...».
Субъективно или
объективно - не имеет значения, а вот смысл точно противоположный: в момент
удара стержни остановились, к этому времени они прошли 2,5...3 м, т.е.
двигались уже семь секунд до удара. Если скажете, такие штуки просто
опровергнуть, то ошибаетесь. Для этого нужны люди, желающие слушать. Найдете
ли вы их в суде? Помоги Вам Бог!..
Кажется, автор
версии о разрушении реактора до падения A3 — эксперт В. Долгов из г. Обнинска,
другие тоже не возражали. Вот их утверждение: «О том, что развитие аварии
началось до нажатия кнопки АЗ-5, свидетельствует зафиксированное специалистами
НИКИЭТ, Госатомэнергонадзора СССР и Чернобыльской АЭС положение стержней СУЗ
после аварии. В приложении к акту они отметили, что около 20 стержней остались
в верхнем крайнем положении, а 14-15 стержней погрузились в активную зону не
более чем на 1...2 м по причине деформации
каналов».
Это какие же разрушения в активной зоне
должны были произойти для деформации каналов СУЗ? И чтобы никаких сигналов не
было ни по реакторному пространству, ни по контуру
СУЗ?
Не удосужились даже посмотреть, что большая
часть из указанных каналов - это УСП, которые по алгоритму при срабатывании A3
неподвижны.
Кто может утверждать, что на указателях
положения стержней остались верные показания, когда кабели рвались под
напряжением и потом все обесточилось?
Умело
используется обвинителями персонала распечатка положения стержней СУЗ. Помните
по Медведеву - Акимов быстро посмотрел по распечатке развитие процесса - ну,
это «развесистая клюква». Другие делают более квалифицированно. Блочная
вычислительная машина периодически записывает параметры, в том числе и
положение стержней, и по программе подсчитывает ОЗР. После 01 ч 22 мин 30 с
расчет запаса для этого положения машина сделать не успела до аварии, его
сделали на Смоленской АЭС и запас оказался 6...8 стержней. Нарушение
Регламента. В это время запас был самым малым, так как расход теплоносителя
был максимальным, и для поддержания уровня в барабан-сепараторе оператор
увеличил расход питательной воды, что на этой мощности привело к схлопыванию
пара в активной зоне. Уже через минуту запас был порядка 12 стержней, а может
и больше.
Учитывая незнание людьми фактических
обстоятельств, обвинители говорят - персонал знал о нарушении, сознательно
игнорировал показание и продолжал работать. Давайте
разберемся.
Предположим, распечатка положения
стержней на 01 ч 22 мин 30с была сделана. Нужно было ее срезать с телетайпа,
зарегистрировать в журнале, оператору ЭВМ принести на БЩУ метров за пятьдесят
и вручить оператору. Никто, конечно, не бегал. Оператору ЭВМ распечатка эта
вообще ничего не говорит. К началу эксперимента по «Программе выбега ТГ» в 01
ч 23 мин 04 с на щите распечатки быть не могло. Пусть она появилась через
минуту, в 23 мин 30 с. Посмотрел оператор реактора или начальник смены блока.
Плохо. Согласно Регламенту нужно либо привести параметр в норму (невозможно),
либо сбросить A3. Защита сброшена в 01ч 23 мин 40 с - произошел взрыв. Но
последний абзац написан только для показа явной недобросовестности людей
технически грамотных, знавших конкретно и блок, и обстоятельства. Такие
распечатки персонал не брал, по ним нельзя установить запас реактивности
-оператор не вычислительная машина. Мы брали распечатки с подсчитанным машиной
запасом.
Аварийная защита по самому названию и
фактически предназначена для глушения реактора без нарушения его элементов и
систем в аварийной обстановке, в любой аварийной и нормальной ситуациях, как
требуют нормативные документы и сказано в Регламенте по эксплуатации
РБМК.
26 апреля 1986 г. мы нажали кнопку A3 при
нормальных параметрах, стабильном режиме, в отсутствие аварийных и
предупредительных сигналов — получили взрыв.
|
|
СТАТЬЯ 3.3.26. ПБЯ «Аварийная защита реактора должна
обеспечивать автоматическое быстрое и надежное гашение цепной реакции в
следующих случаях: |
